Дмитрий Глуховский - Метро 2035
– А вы разве торопитесь? – покачала головой женщина.
Она миловидная была. Веснушки бледные, глаза рыжие, волосы убраны. Улыбка – и видно, что часто улыбается: лицо так расчерчено.
– Врач сказал, неделя-другая, и в путь.
– Я тоже вот врач. И не стала бы уж так категорично.
– А как стали бы?
И у Артема в груди шевельнулась личинка – надежда.
– Ну… Вы получили, с моей точки зрения, дозу в пять или шесть грей. Когда? Недели за две до госпитализации? Судя по крови.
– До госпитализации?
– Если бы все было своевременно… Если бы мы начали курс сразу… Я бы сказала, что у вас были бы пятидесятипроцентные шансы. Сейчас – не хочу врать… Терапия приносит неплохие результаты. Переливания. Антибиотики удалось правильные подобрать.
– Антибиотики? Терапия? – Артем прищурился.
– Ну и остальное… Вы, думаю, и сами чувствуете. Язвы заживают. Так или иначе, это никакая не неделя. Есть вероятность – и вполне солидная – пойти на поправку. Организм хорошо реагирует…
– Антибиотики откуда?
– Простите? Если вы беспокоитесь о годности, то, уверяю вас…
– Я где? Это что? Это Ганза?
– Ганза? Которая там, снаружи? Кольцевая линия, вы имеете в виду?
– Снаружи? Снаружи чего?
– Куда вы? Постойте! Вы, между прочим, без штанов!
Он оттолкнул ее, выбрался из комнаты.
Там шел коридор длиннющий, странный – как будто его внутри туннеля построили. Одна из стен скругленная, в тюбингах. Но тюбинги не как в метро, ржой поеденные – а чистые, окрашенные райским маслом. Чисто все, сухо. Лампочки вечные висят. Что за место? Не станция. Таких станций нет.
Заиграл где-то оркестрик, весело и пьяно.
– Мы где?
– Будет немного странно, если вы отправитесь исследовать тут все с голым задом, Артем. Предлагаю вернуться в палату…
– Откуда вы знаете мое имя?
– Оно у вас в карточке значится.
– В карточке.
И вот: вспомнилось. Вспомнилось, как сидел два года назад в клетке у фашистов, и как ждал раннего утра, чтобы быть повешенным. Никак не мог уснуть. А когда провалился в сон на несколько минут, подлый и жалкий мозг приснил ему спасение. Явился Хантер, истребил всех врагов, освободил Артема. Неплохой был сон; скверно, что просыпаться пришлось.
Артем поднял руки, посмотрел на них еще раз.
Чертовски захотелось поверить в это: что шансы, и что вероятность, и что выздоровление. Казалось, уже примирился со смертью, а нет. Только пообещали ему еще кусочек жизни, поманили им – купился.
А если сон – то и без порток можно.
И он зашагал вперед, на голоса.
Стена в одном месте проваливалась вдруг, и открывалось пространство с далеким потолком; тут видно было, как все построено – вроде туннеля, но туннеля гигантского, который по высоте можно было поделить на три человеческих этажа. И с первого из этих этажей вверх шла широкая парадная лестница, устеленная красными половиками. Над лестницей висел шар – поразительный. Оклеенный зеркальными квадратиками. По шару лучом бил какой-то осветительный прибор, и рассыпались вокруг, отраженные, блики, похожие на зайчиков от лазерных прицелов. Шар вращался чинно, как будто был планетой, и зайчики плыли по стенам.
Сверху играла удалая и отчаянная музыка, там и смеялись. На всю стену над ступенями было развернуто огромное знамя – сочно-красное, расшитое золотом. Посреди – герб: Земной шар в витом обрамлении, а поверх его – скрещенные молот и серп. Тем, кто бывал на Красной Линии, знакомый символ. И по нему тоже ползли веселые блики от зеркального шара.
У красных он?..
Зачем же красным его выхаживать?
Сон.
– Я буду вынуждена позвать охрану! – предупредила его врачица откуда-то сзади.
Артем поставил свой посох на первую ступень, поднялся к музыке поближе. Ноги были несильные, не до конца надутые. Подождал, потом вторую ступень одолел.
Что за место?
Медленно, прищуриваясь, брел вверх. Стала открываться глазам арка; в ней виделись белый потолок, и яркий свет, словно дневной.
И вот – выплыл из-за ступеней – зал…
Огромный зал. Круглый свод иссиня-белый, сам будто светящийся, с потолка люстры, как стекольный взрыв, пол – мягкий, застеленный сплошным ковром в удивительных ярких разводах; на такие нельзя глядеть, укачивать начинает. И всюду столы, столы, одни столы. Круглые, накрытые – скатерти заляпанные, но тоже когда-то бывшие белыми. Тарелки с объедками, графины чем-то рубиновым до середины заполненные. На полу вилки валяются.
И люди: тут и там.
Собрались в кучки за одними столами, другие объели и оставили. Где-то обнимаются, сомкнувшись лбами, как Артем с умирающим зэком в туннеле, но не от тоски, а от водки. Где-то ведут важный разговор. Одеты странно: под пиджаками не голое тело, а рубашки, хоть и мятые. Галстуки даже, как на довоенных фотографиях.
Артем, будто невидимый, шагал к ним по мягкому ковру, купал босые ступни в шерстяной траве. Поднимал на него от стола кто-то мутный и удивленный взгляд, но долго глядеть не мог, и отваливался обратно, в сложные салаты и в недопитые стопки.
Расхристанный оркестр бузил на сценке в дальнем конце зала, и какой-то пузан порывисто и косолапо отплясывал промеж музыкантов под косолапые аплодисменты от ближайшего столика.
– Артем?
Он остановился, замеченный.
– Садись. Не стесняйся. Да ты и не стесняешься, я вижу.
На него с улыбкой глядел человек. Темные волосы – влажными пластами через лоб, мешки под глазами набрякли, глаз хмельной блестит, рубашка расстегнута. Рядом с ним какой-то лысеющий боров, раскрасневшийся и икающий.
– Алексей… Феликсович?
– О! И ты меня помнишь?
– Я вас искал.
– Ну вот: нашел! Артем – это Геннадий Никитич, Геннадий Никитич – Артем.
– Очприятн! – всхрапнул боров.
Артему только сейчас пришло в голову прикрыть срам. Только сейчас стал подозревать: ну а если не снится? Бред вокруг невыносимый, но нельзя же во сне подумать о том, что спишь, и что скоро просыпаться, ведь от этого же сразу проснешься?
Он сел голым задом на бархатный стул, прикрылся салфеткой. Как в таком положении допрашивать Бессолова? Где Артемов наган? Чем ему угрожать, чтобы правду говорил? Столовым ножом?
– Как я здесь оказался?
Спросил, чтобы не признаваться про сон.
– Подружка твоя меня уговорила. Наша общая.
– Что?.. Саша?
– Саша. Исключительно слезно меня молила. А я, знаешь, мягкий человек по природе. Ну и потом вспомнил тебя, какой ты смешной. Неплохо тогда оттянулись… Молочный брат, так сказать. Так что мое сердце дрогнуло. Я ведь тебя с колен поднял. Помнишь что-нибудь? Ты, кажется, глистой злоупотребил. Был несколько не в себе. Но со всеми заданиями справился.
